Рассказ Владимира Сорокина «Настя» вошел в авторский сборник «Пир», всецело посвященный разным аспектам семантики еды и пищи. Еда представляет собой одну из самых универсальных метафор. В этом рассказе Сорокина сюжет сводится к тому, что на празднование совершеннолетия своей дочери её родители устраивают званный ужин, где главным блюдом является зажаренное ими тело их собственной дочери.

Существует мотив в традиционной культуре о теле новорожденного как «полуфабрикате», не до конца сформированном теле. Человек появляется на свет «не до конца» рожденным. Этот мотив зафиксирован еще в мифологи, где первые люди найдены богами на берегу первобытного Океана в недоделанном виде и боги создают из «заготовок» людей – сюжет об Аске и Эмбле в скандинавской мифологии.

Аналогия с кухней тут довольно полная. В русской обрядовой практике зафиксирован обычай сообщить телу младенца нужные качества, приправляя его, или посыпая сахаром, обмазывая медом. Ребенка, отстающего в развитии, допекают в печи, как недоделанный хлеб. В рассказе Сорокина происходит обратное – на совершеннолетие, то есть в праздник, когда человек объявляется «доделанным», Настя кладется в печь и приготовляется в пищу. Одновременно здесь можно видеть мотивы, связанные с обрядом инициации – погружение в взрослую жизнь понималось как прохождение через испытание, например, через ритуальный каннибализм. Отголоском такой обрядности служит сказка о Бабе-Яге или миф о Сатурне, поедавшем своих детей.

Гастрономический подход к проблеме телесности одновременно является и предметом сексуальных трактовок тела. Прием пищи с кем-либо в фольклоре равнозначен совокуплению с кем-либо, а поедание умирающего и воскресающего бога означает смерть и возрождение природы. Герои рассказа воспроизводят семантику раздирания на части и поедания сакрального тела. В рамках книжной культуры существуют мотивы, основанные на подобии потребления идей и потребления пищи – параллель «пища духовная» и «пища материальная». Поедание сакрального тела равнозначно поеданию сакрального текста – можно вспомнить фрагмент из Откровения Иоанна Богослова, где герой-рассказчик поедает свиток с письменами.

В русском семантическом пространстве тривиальные истины бульварного материализма с их метафорическим переносом понятия «бытия», «естества» на понятия «еды» или «пищи» — знаменитое «человек есть то, что он ест», — получили широкую популярность. Авторство рассказа Сорокина словно приписано некоему «ложному автору»-славянофилу нашего времени неумелому, но старательному в изображении «ушедших времен». Не случайно мифология поедания тела умирающего и воскресающего бога связана с восстановлением циркуляции времени, воссоздания космических циклов, возврата ушедшей весны, восстановления производительных, сексуальных сил.

Поэтому рассказе Сорокина вульгарный материализм становится той фигурой умолчания, которую все герои рассказа, воспроизводя задумку «ложного автора-русофила» старательно избегают. В рассказе все персонажи воспроизводят стандартные представления о высоких и сублимированных ценностях.

Однако, на деле у персонажей происходит как раз нечто обратное – и персонажи только и заняты, что смакованием снеди, и вся их речевая практика есть разговор о еде и кулинарии. При этом пародийный эффект достигается путем буквального прочтения метафоры – как, один из персонажей требует руки дочери другого персонажа, и ту ему немедленно отрезают ножовкой.

Пафос речей героев, как заведенных говорящих на все более и более заезженные темы домашней философии русских, снижается и перерастает в свою противоположность – тему «низкой» эротики и поедания пищи. Такая амбивалетность «еды духовной» и «еды материальной» стала основой многочисленных культурных кодов.

Персонажи рассказа обозначены как стереотипы, сгенерированные из штампов представлений о русском прозаическом языке конца 19 века. Сорокин пародирует распространенные стереотипы о «русской Атлантиде» Серебряного века, с её навсегда потерянными ценностями.

Герои рассказа живут «красивой жизнью», ездят к друг другу в поместья на сытные обеды и ужины, словоохотливо рассуждают о разного рода философских ценностях. Они представляют собой текстовые модули, временами «дающими сбой» — когда внезапно среди благостного разговора возникает короткий перепад речевых практик и один из благодушных героев внезапно произносит невозможную в устах персонажа рассказа о «красивой жизни» реплику. Кулинария становится космической темой, средством преодоления «хаоса» и импотенции, воссоздающей «славянофильскую» текстуру повествования.

В качестве иллюстрации – картина Гойи «Сатурн, пожирающий своих детей» (между 1819 и 1823).